Ключи Martyel

Ключи Martyel – небольшая колода из 13 карт, нарисованных Martyel. Неожиданную расшифровку этой колоды дал Олег Телемский, председатель клуба Касталия.

Ключ первый. Инициация, или наивный глупец

Юноша стоит на одном колене перед Императором. Меч Императора опускается на его плечо в знак посвящения в рыцари. Только рыцарь является индивидом, и юноша полностью предан Императору, который наделяет его индивидуальностью. На вершине трона Императора красуется дракон. Дракон символизирует единство четырех стихий и абсолютную целостность, которая находится превыше всего человеческого, и даже превыше Императора. Юноша знает, что должен родиться заново, стать другим, но он не знает, что каждое рождение предваряется смертью. Потому он не видит за спиной фигуру палача, который уже занёс меч. Что руководит юношей, пришедшим на посвящение? Тщеславие, алчность, гордыня. Он видел рыцарей и знает, как круто быть рыцарем, но не знает о цене, которую надо заплатить за посвящение. Белый голубь жизни здесь, но отделён решёткой окна. Юноша должен отвергнуть всё, что считал благом и светом, старые идеалы не помогут, когда ударит второй меч. Меч палача. Лишь потом, когда юношу воскресит дракон, он сам станет спасителем птиц. Но кто даст гарантию, что воскресение произойдёт? Каждое посвящение, каждая инициация, если она живая – это трансгрессия, которая не даёт гарантий. Потому рыцарей меньше, чем крестьян, а королей меньше, чем рыцарей.
Ключ говорит о начале, которое осуществляется вслепую, в котором вы знаете лишь внешнюю сторону происходящего. Есть частичная корреляция с арканом Таро Дурак.

Ключ второй. Очаг

Действие происходит в круглой запечатанной башне, по структуре напоминающей алхимический тигель.
В центре карты горит священный огонь трансмутации. Скромно одетая женщина держит в руках чашу. Ее волосы забраны в узел, а лоб украшает диадема. Тень от ее фигуры похожа не то на крест, не то на сломанный меч.
Кто она – эта дева? И что собирается делать – не то поставить чашу на огонь, не то залить пламя, так что мир погрузится в ничто? И почему ее фигура так напоминает сломанный меч? Намекает ли тень на опасность, которая грозит герою, или она сама есть тот самый сломанный меч, что под силу восстановить только безумному Парсифалю? Кажется, что в изображении подчёркнута вся двойственность материнской фигуры. Пленница башни и ее хозяйка, хранительница огня и та, кто может его погасить, носительница сакрального меча или та, кто повергает его? Да и сама башня, которая как будто отражает деву в материальном мире – это матка новой жизни или гробница, башня смерти? На эти вопросы нет и не может быть однозначных ответов.
Ясно одно: второй ключ – это всецело пространство самой архаичной формы женского, материнская и убивающая фигура, всем своим видом как будто говорящая нам “Какой меня видишь, такой к тебе выйду”. Здесь, в замкнутом пространстве абсолютного покоя, нет места активному действию, но само восприятие того, кто незримо присутствует на этой карте, его вера или безверие определит исход. Быть может, герой испугается сломанного меча и воды, приближающейся к огню. И тогда она ответит на его ожидания сполна. А быть может, смотрящему на карту хватит сил совершить прыжок веры, и тогда вода в священной чаше, будучи поставлена на огонь, совершит великую конъюнкцию, преобразив плотное в тонкое. Из башни нет выхода. Но стань водой и закипи на огне, и паром уйдёшь в небо, оплодотворив небесное лоно семенем духа своего.

Ключ третий. Жертвоприношение

Юноша на карте мёртв. Как мертвы цветы в начале осени. Как гаснет прогоревшая свеча. Сильный, гордый своей красотой и юностью, он лежит на земле без признаков жизни, а рядом с ним прорастает тюльпан.
Над юношей две фигуры. Смерть, пришедшая забрать душу умершего, почти с грустью склонившаяся, глядя в его прекрасное лицо. И дева. Всё та же убранная, сокрытая дева с второго ключа. В спину этой женщины воткнулись две стрелы, что как будто напоминает контур крыльев, а в её руках отрезанная голова. Юдифь? Саломея? Кали? Образ женщины с отрезанной мужской головой в руках имеет очень богатые культурные коннотации. Над всем горит убывающий серп луны.
И вновь при взгляде на картинку вопросов появляется больше, чем ответов. Чью голову держит в руках женщина? Быть может, это голова ее мужа, который убил ее любовника, и она совершила отмщение. А может быть, это голова того, кем должен стать юноша. Мальчик – мужчиной, цветок – плодом. И откуда знать ему, какие жертвы приносятся за кадром, чтобы воскресенье было возможно. И почему женщина пронзена стрелами? Быть может, это сама жизнь, которую не могут убить две вонзившиеся стрелы, но которая расколота ими на противоположности противостоящих друг другу природ? Как там было – “Твой мир, расколотый творцом на чёрное и белое”. Два – это число дуализма, двойственности, которая свойственна самой жизни, но из ран которой должны вырасти крылья. Но пока от крыльев тут только перья на наконечниках стрел.
Карта соответствует очень ранней стадии развития, так называемому цветочному сознанию по Нойманну, где правит фатализм Великой матери. Кто то родился, кто то умер, кто то воскрес – в этом нет ни трагедии, ни радости, просто вертится ржавое колесо.
Очевидно одно. Кровь с убиенной головы, проливающаяся на грудь юноши, должна воскресить его в новом качестве. А смерть все равно соберёт свой урожай, и воскреснешь ты или нет, зависит лишь от вечно разделённой богини, которая вступит в спор с самой смертью, чтобы воскресить возлюбленного в новом качестве.

Ключ четвертый. Колесо сансары (Исчерпанность)

Перед нами – странное сооружение, которое можно принять за солнечные часы, колесо судьбы или канцелярскую кнопку. В центре – шест, к которому на весу (отсылка к аркану Таро Повешенный) привязана женская фигура. На колесе изображены знаки четырех сил мира. Сердце, символизирующее любовные страсти, корона – власть и амбиции, деньги. В общем, всё, что движет колесо судьбы. Но увы! Стрелка угрожающе приближается к четвёртому делению, которое, если смотреть с точки зрения привязанной, так похоже на могилу. Солнце клонится к закату, с его очей стекает скупая слеза, оплакивающая неизбежное.
Прежде всего надо сказать, что это первый ключ, в котором появляется солнце. Предыдущие ключи осуществлялись всецело на лунной, женской, природной и бессознательной стороне. Солнце указывает на появление сознательного, волевого принципа. Но что это за принцип? Профанное эго или даже персона, рассеянная на тщету мирской суеты, мечущаяся между желаниями любви, власти и богатства, и страшно боящаяся все это потерять. Эта сознательная персона находится в полной горизонтали бытия, вот почему солнечные часы так похожи на канцелярскую кнопку – что может быть банальнее и будничнее?
Но профанный круг подходит к концу. Впереди могила… Но взгляните внимательнее. То, что с точки жертвы выглядит как могила, с позиции внешнего наблюдателя напоминает схему чаши. А что в чаше? Это ещё предстоит узнать. Однако то, что необходимо сделать здесь, это принять факт тщеты всех горизонтальных усилий, осознать всю полноту ужаса неизбежной смерти и таки принять то, что стрелка достигает последнего деления. Ибо, быть может, то, что кажется смертью, на самом деле врата нового рождения, где взойдет иное, тайное чёрное Солнце.

Ключ пятый. Инфляция.

Ой. Да что же такое происходит? Не юноша, но зрелый муж несётся с завязанными глазами, да так, что не видит ничего на пути. Расплата неизбежна, первый же камень на дороге оказывается его палачом, и мускулистое тело с размаху летит на пять острых шипов. В левой руке у него чаша… Или, быть может, правильнее сказать, что в левой руке у него БЫЛА чаша… Одна надежда – на хрупкую веточку, за которую ухватилась правая рука. И казалось бы, делов-то – дурачина, повязку сними. Куда там! Наши цепи из золота, наши повязки из дорогих шелков… А когда есть сила, то чего ещё надо, не так ли? Вот только любое накаченное тело острые железные штыри пройдут насквозь, аки нож через масло. Или удержит соломинка-веточка…
В общем, это у нас очень мужской, я бы даже сказал, героический и воинский ключ. Вперед! На амбразуру! По коням, атакуем танковую дивизию, шашки наголо!
Ну а если серьезно, то именно так ведёт себя всякий, даже самый хороший ученик, когда в первый раз дорывается до Того Самого. Магического, оккультного, нуминозного, вечного. Ура, профанизм и двухмерность остались в прошлом. Я теперь маг, я говорю священные именаааааа.
Ну, в общем, ключ выражает состояние восторженного неофита, который дорвался. Он ведь и не знал, что так может быть, а тут – полную чашу, да в его руки. Вот только инфляция, вызванная этим состоянием, всегда имеет другую сторону. И это – камень (уж не тот ли, отброшенный строителями) и бережно выставленные шипы. Кстати, пять – число Марса, Гебуры, а также сознательного я, которое всё контролирует. Ну или ладно, не всёёёё.
Ну, а веточка? Она у каждого своя. Для кого-то – его или её идеалы детства, для кого-то – традиция, в которой он находится, для кого-то связь со значимой фигурой. Да по большому счету веточкой может стать что угодно – пустячное стихотворение, фраза, случайно услышанная в автобусе. Важно только не отбросить эту веточку, цепляясь за уже уроненную чашу, и понять, что с той стороны зеркального стекла то, что кажется важным – не более чем пустячок, а вот пустяк может спасти жизнь и разум и сохранить на пути.

Ключ шестой. Сквозь зеркала

Мы видим зеркало. Или дверь. Или зеркало, ставшее дверью. Все зеркала – это двери, вы разве этого ещё не знали?
Вот только не ждите опредёленности и порядка. То, что здесь верх, там низ. То, что здесь небо, там земля. То, что здесь свет, там тьма. Ну и наоборот, конечно. Ну и, конечно, та, кто здесь женщина – там мужчина, а кто мужчина – там женщина. Не пугайтесь, ни к педерастии, ни к перемене пола это отношения не имеет. Но вот оказавшись там, вы поймёте, что от этого не намного легче.
Ну да, тут можно многое вспомнить. Например, строгое предупреждение господа гностического Иисуса из Евангелия от Фомы “Истинно говорю, кто не сделал мужское как женское и женское как мужское, тот никогда не войдёт в Царствие”. Ещё можно вспомнить юнговских Аниму и Анимуса. И ещё много чего. Но что бы мы ни вспомнили, лучше давайте послушаем песенку и представим хоть на секунду, что такое войти в зеркало, собирать себя по кусочкам там, где нет параллелей и полюсов.
Шестой ключ – это уже серьёзно и далеко! Это не просто нажраться амброзии до поросячьего визга, а потом упасть мордой в Лету. Это шаг. Посвящение. Акт воли. Прыжок в неизвестное. Впрочем, каждый из ключей – это прыжок в неизвестное, так что не будем инвоцировать Капитана Очевидность. Суть того неизвестного, в которое происходит прыжок здесь – это первый опыт схлопывания дуальности. Алхимики это называли камнем философов, лунным камнем или философским гермафродитом. Впрочем, гермафродитом его можно назвать условно, ведь здесь она всегда женщина, а там – всегда мужчина. Просто столкнулись вселенные, и это столкновение даёт интересный оптический эффект.
Раньше было “я не это, а только это”. Теперь – “я и это, и это, и это”. И этот бог и этот червь, и этот президент и этот бомж. И при всём этом я – нечто, не сводимое ни к чему из названного. Потому что при кажущейся гармоничности ключа потеряться в зеркалах очень легко…

Ключ седьмой. Око бездны

Как там в старом анекдоте было? Пессимист видит бесконечный чёрный тоннель. Оптимист – свет в конце тоннеля. А реалист – тоннель, свет и поезд, идущий навстречу. Вот этот ключ, он об этом: голова – здравствуй, поезд, поезд – здравствуй, голова.
Погуляли мы по зеркалам, посмотрели много миров, победили все человеческие, слишком человеческие соблазны. Что нам богатство, что власть, если вознёсся в духе в любой уголок мироздания?
И вот тут возникает сюрприз. Потому что мы до сих пор отвергли только внешние плоды иллюзий. А вот теперь встречаемся с тем или той, кто их создаёт. И когда происходит эта встреча, мироходец вдруг обнаруживает, что так же опутан сетями, как и некогда, подвисая на канцелярии. И неважно, из какого металла сконструирована твоя клетка и сколь она комфортабельна. Тонкие прельщения куда сложнее отслеживать, чем грубые.
Паутина. В центре вместо паука – глаз. Вообще, глаз отдельно от тела всегда вызывал у человека ужас. Вспомните ту же матушку Сехмет, которая была глазом Ра и пожгла всё и вся, стоило ей пойти гулять одной. А что происходит, когда Шива открывает свой глаз, думаю, уточнять не надо. Я уж не говорю про Мелек Тауса, у него вообще глазков-то много. И вообще Большой Брат всё видит, недремлющее око, Саурон, суд Господний, ну, в общем, вы поняли ассоциативную цепочку, которую можно провести до суеверного страха дурного глаза. В общем, Глаз – это по-настоящему страшно.
А собственно, почему так страшно? Давайте разберёмся внимательнее. Вот представьте. Ходите вы по миру. Ходите вы по внутреннему миру. Познали материю, познали дух, познали себя, надеетесь бога познать. Ну, понятно в общем. И тут вдруг выясняется, что ни хрена вы не познали. Это вас познают. И вообще вас на самом деле нету, есть только тот, кто познаёт, и он, сцуко, страаашный. Как там у гностиков: “Бог – пожиратель людей”. В общем, если до этого мы имели дело с ужасом человеческим, то здесь ужас экзистенциальный. Не “О боже, меня когда нибудь не будет”, а “О боже, меня никогда и не было”. И всё время, пока я думал, что гулял, странствовал и преодолевал, я скромно висел на паутинке, а глаз в центре мандалы скромно созерцал трепыхания.
Вот тут уже первая задача для мастера. Осознать, что глазик – это тоже ты. И закончить то, что начато в прошлом ключе, схлопнуть нахер эту двойственность в больно-сладком мгновении освобождения. Не “я получу”, а “я и не имел ничего никогда, а значит, что я могу потерять?”
В общем, говорить тут можно много. Но чаще те, на кого посмотрел глазик хоть раз, предпочитают об этом помалкивать.
И самое интересное…
На этом всё не заканчивается…

Ключ восьмой. Да минует меня чаша сия

Пожилой мужчина, судя по выбритой тонзуре – монах, делает записи за своим письменным столом. Ещё одно слово, ещё одно предложение, ещё один абзац. Кажется, он пишет что-то очень важное, такое важное, что даже не может оторвать голову от книги, на которой сосредоточен.
А стоило бы! Потому что перед ним уже стоит обнажённая женщина с мечом, который уже занесён над его головой. Но левой рукой она протягивает ему чашу.
Погоди. Еще минуточку! Ну какие могут быть чаши, мечи, дай ещё немного времени. Я же не просто так. Я о Боге пишу. Я знаю Бога, я всё про него прочитал. И ведь не просто прочитал. Я всё видел, всё соединил, всё пережил. И вот сейчас мне бы только дописать последние записи. Ведь это на века! Ведь если я напишу, мир узнает о Боге, именно таком, какой он на самом деле есть.
Впрочем, все эти отговорки уже не работают. Меч занесён. Чаша протянута. Да погоди ты! Не нужна мне чаша, мне бы только перо не сломалось да чернила не кончились. У тебя же в чаше не чернила. Убери. Да минует меня твоя чаша.
Не минует. На прошлых ключах женщина появлялась разве что в скромном, материнском, укрытом с ног до головы образе. Но теперь это сама Лилит, обнажённая и ликующая. Она есть жизнь и она есть смерть, и уже безо всякой разделённости, безо всякой двойственности.
Но я же уже преодолевал двойственность! Я помню, я только допишу об этом. Что ещё может быть?
Увы и ах. Потому что истина не может быть открыта раз и навсегда. А бездна не может быть пересечена окончательно. И когда память услужливо подсовывает воспоминания о былых вершинах, стоит не прельщаться этим ядом чернильницы, а вспомнить слова из песни – “Мы привыкли гордится прошлым, в настоящем гордиться нечем”. Он пишет о пересечении бездны, о столкновении с последним искушением. О пожирающем и порождающем глазе Бога. Но глаз этот на его пороге перед ним, и на этот раз он в образе обворожительной женщины. Лилит. Жизнь, и она же – особая смерть. Смерть бизнес-класса.
Что? Ещё раз умереть? Вернуться в этот двухмерный профанный мир, когда я уже прошел всё, что только возможно? Ни За Что!
Впрочем, это извечное “ни за что” – не более чем часть сценария. Потому что всем участникам действия ясно – не минует. И жребий в очередной раз брошен во всей беспощадности Великой Игры.
В начале пути преодолеваются грубые искушения. В середине – более тонкие искушения души, что сплетаются нитями паутины. Но чем ближе к финалу, тем более безжалостной становится очевидность последнего искушения. Искушения Духом. Словом. Светом. Ибо свет – тоже лишь еще одна завеса на пути к непостижимому.

Ключ девятый. Семь Врат Звезды

На переднем плане сгорает Книга. Тот, кто был монахом, принял чашу и сжег всё, что ему казалось важным. Горящая книга точно вопиет к алхимической максиме “Сожгите книги, пока они не сожгли ваши сердца”. Впрочем, это слишком двусмысленная фраза: ведь для того, чтобы сжечь книги и раз и навсегда отбросить любое внешнее знание, необходимо дойти до того состояния, когда это знание укоренено в самой основе.
Монах стал странником. Черные одежды сменились на белые. И, держа в руке посох странника, он устремился в семь арок или семь врат, навстречу звезде.
На его пути стоит тень. Тень приняла угрожающую позу, точно препятствует страннику пройти. Но тень, которая когда-то казалась всемогущим чудовищем – лишь тень от своей фигуры, которую отбрасывает звезда. Просто семивратная арка устроена столь причудливо, что тень отбрасывается не назад, но вперёд. Впрочем, кого это удивляет – ведь мы в зазеркалье.
Семь – число сакральное. Семь небес, семь планет, семь дней творения. Семь оболочек души. Семь цветов радуги. Семь ключей, семь шагов, семь слов творящей колесницы. Подобно Инанне, оставляющей на каждых из семи врат нечто, что казалось частью ее самой, странник должен пройти до конца, до Звезды Люцифера, до Истинного Света, о котором до этого он лишь ухом слышал, но ныне – пусть вдали – глаз видит и радуется.
Поверхностный наблюдатель проассоциирует тень с личной Тенью, о которой писал Юнг. Но уровень личной Тени пройден в первых сознательных ключах. И хотя тень отброшена фигурой идущего, она также порождена светом Звезды – а значит, это сам древний страж порога, Хоронзон, Ангел Западного Окна, Сэр Кай бездонный, пыльный ветер южных пределов. И на каждых вратах тень все больше въедается в идущего, пока он не дойдёт до такого состояния, что не сможет отличить, где он, а где тень. Но там, в точке самого глубокого метафизического падения, сможет по праву сказать идущий – ныне смотрю я не вверх, а внутрь, ибо Звезда Видна.

Ключ десятый. Факел

Перед нами – странного вида Юноша, держащий в руках факел.
Над ним сияет чёрное солнце.
У его ног – змея.
Он тот, кто увидел Чёрный Свет.
Он тот, кто прошёл, как он думает, до конца.
Он тот, кому доверено самое большое, что можно представить.
Нести Его Факел. Быть его инструментом, его ставкой, его проводником.
Он – жрец Люцифера. Достижение, выше которого трудно представить что-либо. И даже помыслить о том, что означает это состояние изнутри, невозможно не только для непосвященного, но и для честного эзотерика, прошедшего даже первую половину пути.
И тем не менее, на вершинах духа есть свои ловушки.
Свет или тьма? – часто спрашивают неофиты.
Глупцы, – отвечаю им я, – предельный свет и предельная тьма одинаковы – ведь в них не видно ничего, а жить значит видеть.
И всё же, если вы окажетесь во тьме, а потом из неё выйдете, вы сможете видеть вновь, если же вы увидите слишком яркий свет, вроде взрыва бомбы, глаза будут выжжены навсегда. Потому тьма честнее и гуманнее.
Но по ту сторону Зеркала Черный Свет тоже может ослеплять.
И, став жрецом и факелоносцем Самого, очень легко забыть, что ты ещё и человек. Разве человек – это не то, что должно быть отброшено? Разве не оставили мы человека где-то ещё на ключе шестом, давно забытом и потерянном? Теперь я не просто тот, кто служит. Теперь я тот, кто несет! И нет никого выше меня.
Но как легко, залюбовавшись на чёрный огонь, не увидеть змея познания у себя под ногами! Змея, который тоже Люцифер, который был в первый день творения, привнеся в плоский мир дар знания. Змея, жало которого, как и в первый день, полно яда. Страшные слова – как легко, думая, что ты служишь его огню, наступить на его же проявление. Впрочем, подобное святотатство безнаказанным не остается никогда.
Каждый ключ – это смерть. В каждом ключе старая форма должна быть полностью отброшена, умереть и родиться. Сперва смерть-трансформацию приносили силы, казалось, не имевшие отношения к нам. Так получилось. Выше мы приняли чашу от самой Лилит. Но здесь, в миг предельного возвышения, готов ли ты принять последний яд от Самого Светоносного, и сможешь ли ты узреть в чёрном свете белую змею, чтобы ненароком не наступить на то, что должно стать опорой?

Ключ одиннадцатый. Джокер (Мастер)

Он – тот, кто победил пространство и время. Он – тот, кто соединил землю и небо. Он тот, кто совместил смех и плач. Его хохот убивает, а его слёзы животворят. Более того. Он – тот, кто преодолел время. Он видит прошлое, настоящее и будущее, он танцует на линиях времени и пространства. Тьма и свет – только фигуры в его руках, только маски, подброшенные вверх опытным жестом жонглёра.
Он – Джокер. Освобождённый. Он тот, кто постиг последнюю тайну Большой Игры, став одновременно игроком, пешкой и ставкой, лежащей на кону. И во всех трех формах (можно еще сказать что он – познающий, познаваемое и познание как акт) он тот, кто стал собой, превратив себя в живой философский камень. Он тот, кто пересёк реку и стал рекой.
Он – владыка Иллюзий, просветлённый Мара, враг и друг – в зависимости от того, с какого угла мы посмотрим.
Он – Мастер. Как часто этим словом злоупотребляют, и как немногие достойны назваться этим именем. Это не один из тысячи и, быть может, даже не один из миллиона. Это Один. И великое чудо, если вам удастся соприкоснуться с Мастером.
Есть ли здесь искушения, есть ли здесь ловушки? Возможно. Ведь одиннадцатый ключ – не последний, а значит, даже это состояние не может быть названо окончательным.
А быть может, два последних ключа просто более полно раскрывают природу Мастера. Который не просто служит Люциферу. Который СТАЛ им. И чья основа – трон и крест одновременно.

Двенадцатый и тринадцатый ключи. Руки Творения

Легко говорить о ключах, которые в начале. Чем выше поднимается взгляд созерцателя, тем сложнее находить правильные слова, чем больше цена ошибки, тем сложнее передать тончайшие плетения смыслов, которые в какой-то момент невозможно вместить не только в слово, но даже в символ, и приходится выбирать те символы, которые просто могут сказать чуть больше, смирившись, что всё всё равно не может быть сказано.
Говорят.
Говорят, что развоплощённый Мастер становится творцом.
Говорят, что Люцифер – это не просто сущность, но коллективная душа тех немногих, кто достиг предельной точки горения, постигнув таинство Большой Игры. Говорят, что даже Боги – это тоже маски в умелых руках мастера. А быть может, всё по-другому. Кто может сказать об этом хоть что-то наверняка?
Последние ключи содержат в себе тайну, которая не может быть в полной мере раскрыта. Тайну бессмертия. Ибо мастер, отбросив форму, остаётся Люцифером, а значит, остаётся тем, кто хранит этот мiр. Капля крови или, может быть, это aqua nostra на ладони руки творения, есть влага самой жизни, скрепляющей и соединяющей бытие.
Огонь горит в основании и заставляет ладонь кипеть, выделяя каплю живой влаги, падающей в пустынные земли, так что пустыня зацветает.
А там, где была рана, прорастает Роза.
Но это не простая роза. Это Роза Ветров. Это Роза творения, Роза Мироздания, Роза бытия, пробивающаяся и рождаемая всяким, кто вышел за предел. И теперь надо только выдержать ещё несколько мгновений нечеловеческой боли, чтобы ещё несколько Эонов стоял мир. И теперь надо только открыться нечеловеческому наслаждению, чтобы в себе зачать и родить розу мира.
Впрочем, всё это слова, а значит, ложь. Реальна лишь Роза в ладонях Мастера.
Глядя на последний ключ, я вспоминаю рассказ Борхеса о розе Парацельса, где юный ученик пришел к учителю, надеясь, что тот покажет ему одно-единственное чудо. Чудо не состоялось, ученик жалел старого мастера за то, что невольно унизил его. Смущённый ушёл ученик, а в ладонях мастера оказалась возрождённая роза. Таков закон Мистерии. Ибо требующий доказательств не есть ученик, он даже не находится в начале пути, ибо идущий идёт не потому, что ему что-то обещано, но лишь потому, что не может не идти, потому что в его ядре горит неведомый ему чёрный огонь, заставляющий двигаться от смерти к смерти, от падения к падению, от бездны к бездне, каждым своим взлётом и падением, кровью жизни питая Розу Миров.