Кому-то – огонь,
кому-то – зола и дым.
Кому-то – звезда,
кому-то – лишь тень звезды.
Кому-то – память,
кому-то – туманный сон.
Кому-то – песня,
кому-то – безмолвный стон.
Но я промолчу,
я не сумею сказать:
Слово порой
ранит, как ржавый нож.
Только потом
слезы сожгут глаза,
Смевшие лгать
там, где молчанье – ложь.
Мне хотелось летать, но держала меня земля.
Мне хотелось рыдать, только слезы не шли из глаз.
Мне хотелось смеяться над пошлостью громких фраз,
Но сдавила мне горло неискренности змея.
Мне не будет прощенья за то, что молчу иль вру,
Что прекрасные чувства храню, как скупец, в себе.
Я воюю с собой – то воскресну, то вновь умру.
И я знаю, что нет победителя в этой борьбе.
Я сегодня ушел в полет
В бесконечном крутом пике.
Сам себе предъявил я счет,
Не сочтенный нигде никем.
Белоснежность стальных равнин
Я наотмашь ударил собой.
И остался один на один
С долгожданной своей землей.
Я ее укрывал крылом,
Пел ей ветер, огонь и лед
И не думал, чудак, о том,
Что сквозь пальцы покой уйдет,
Что сиреневый сон любви
Раскрошится об алчный взгляд,
И, хоть тысячу раз живи, –
Не вернуть эту быль назад,
Не отнять эту боль себе,
Не раздать по кускам мечты…
Что, не в силах смотреть? Так бей
В горло гордое Красоты!
Что, не в силах молчать? Так плюй
В зазеркалье кровавой слюной!
Может, это я просто сплю?
Но зачем же сочится гной
С языков, из ушей и глаз
Тех, кто сделал искусством ложь,
Тех, кто милостив напоказ,
За спиною припрятав нож,
Тех, кто ставит колени в ряд,
Спрятав лица в тени царей,
Кто всю жизнь напролет проспят,
Лишь бы глаз не открыть заре?!
Может, все это просто бред?
Может, будет разумным опять,
Рассуждая о вечном добре,
На кресте сына бога распять?
Напитает знамена кровь
Правоверной войны за ложь,
И пронзительный вой костров
Разорвет небеса.
И все ж…
Там, где страхом кормилась мразь,
Там, где пошлостью дышит молва,
Чистый голос пророс сквозь грязь,
Пепел книг сложился в слова.
Злые саваны января
Разрезает венчальный звон.
Слышишь, рукописи не горят,
Те, что в душах писал огонь!
Просто ль пламя держать в узде
И размазывать слизью лед?
Просто ль крылья подрезать тем,
Кто однажды ушел в полет?
Если жизнь прямотой убьет, –
Смерть опять позовет: «Живи!»
И я снова сорвусь в полет
Безнадежной своей Любви.
Фиолетовых молний каскад истекает из звезд.
Это снова на каждый твой вздох повышаются цены.
Меж мирами над Морем Разлук белым лезвием мост
Захлебнулся огнем в перерезанном горле Вселенной.
Кто-то хочет взлететь, напихав по карманам камней,
Кто-то грязной метлою гоняет по жизни свой мусор,
Кто-то гасит обиду и злость в летаргическом сне.
Кто в дерьме, кто в тюрьме. Ну, а впрочем, не спорят о вкусах.
В вечной гонке бежать по дороге от пыльных клубов,
Что своими ногами же выбил из ссохшейся глины?
Измеряя подошвой хрустящие стрелки часов,
Ты летел под откос, возомнив, что штурмуешь вершины.
Ты срывался в ущелья с лавинами бешеных толп,
Ты носился снежинкой под властным велением ветра.
Ты кого-то искал в безнадежном кромешном “никто”
И завидовал птице, разящей крылом километры.
Ты растекся по мыслям набивших оскомину книг,
И однажды меж строк по глазам полыхнули зарницы.
Словно сталью, прошило Вселенной, скрутившейся в крик, –
То из сердца прорезались крылья неистовой птицы.
Не храбрясь и не прячась, не взвесив ни “против”, ни “за”,
Лишь гонимый безумною жаждою неба отведать,
Ты взорвался полетом, огнем резанув по глазам
Тех, кто спал, цепенея в объятиях снежного бреда.
Ты подставил, играючи, душу и грудь, и крыло
Под обстрел их надменно-кипящего яда презренья.
Данность боли в их вакуум тупости всадишь назло,
Превращая их хаос бездействия в вектор стремленья.
Вера в солнце и жизнь не позволит дыханью остыть.
Ни Полет, ни Любовь не поймут преимущества плена.
И поэтому снова и снова сжигаешь мосты,
Не давая над Морем Разлук резать горло Вселенной.
Давит на мозг пустота,
Крылья уткнулись в небо.
Эта Земля или та?
Сколько их было и не было?
Лондон или Париж,
Вена или Севилья?
В недрах бытийных ниш –
Кровь вперемешку с пылью.
Шаг – на костер из книг.
Навзничь – живьем в могилу.
Жизнь – это только миг,
Миг испытанья Силы.
Битвы или покой –
Зерна в едином хлебе.
Дерево под землей –
Корни того, что в небе.
Суетность бытия
Жадно стремится к Ночи,
Где параллели “Я”
Снова сойдутся в точке.
В координатах слов
Пусть я пока не доказан,
Просто мне повезло
Быть здесь не раз и сразу.
Учитель мой арфист
усталостью сражен и недоверьем.
Расходятся пути.
Постой, а я? Но глохнет в стенах крик.
Куда же ты теперь,
гонимый Цехом гордый подмастерье?
Кому я нужен здесь,
покинутый тобою ученик?
Воспоминаний сон
уходит в стынь оконного проёма.
Нахмуренная бровь –
ведь не было страшнее ничего.
Тогда мотив и ритм
я врал, не слыша стука метронома,
Пытаясь в такт попасть
безудержности сердца твоего.
Под кистью новичка
был звук сперва прерывистым и зыбким.
Но день сменялся днем,
озвученный этюдами стократ,
И стала для меня
твоя едва заметная улыбка
Приятней всех похвал,
дороже и желанней всех наград.
Когда же ты играл,
дрожали ноты в воздухе. Казалось,
Мелодии узор
под пальцами упругими расцвёл.
И плакали басы,
и сердце эхом струнам отзывалось.
Но смолк последний звук.
Заплакал дождь. И музыкант ушёл.
Теперь тебя здесь нет.
Забыть тебя советуют. И что же?
Садясь за инструмент,
я чувствую внимательный твой взгляд,
И хриплый голос твой
мне чудится порой в толпе прохожих,
И нотные листы
твоих уроков записи хранят.
Учитель мой арфист,
прости, что был строптивцем и лентяем
И что до хрипоты
с тобою спорил я по пустякам,
Что глупая тоска
внутри как будто струны обрывает,
И прячется слеза
в глазах у твоего ученика.
Мы творим, потому что в нас искра Творца мирозданья,
Негасимая жажда из хаоса вылепить нечто.
Потому что ликует и плачет на грани сознанья
Неразрывная нить меж божественным и человечьим.
Мы творим, став тропинкой для Духа в материю жизни,
Став возможностью соприкасанья обычного с вечным,
Эхом робких шагов меж земной и небесной отчизной,
Мутным зеркалом слов меж божественным и человечным.
Чем были мы? Что есть? И чем мы станем?
Грядущего не заковать в слова,
А на перроне прошлых ожиданий –
Дымящийся окурок естества.
Круженье снов на перепутье лет:
Где крикнешь “да!”, там эхо вторит – “нет…”.
Те с лезвия причастье пригубили,
Те чаше поверяли свой обет…
К чему?! Какой-такой надмирной Силе
Доставит радость прыгать на могиле
Отживших поражений и побед?
Ведь Вечность всё приравнивает к пыли…
А всё-таки заманчиво: “Мы были
и есть не зря!” – ей возразить, слова,
дела ль земные причащая к были
Незримого, бескровного родства.
Что наша жизнь на паперти Вселенной?
Сады, мосты… И – замки на песке.
Который век шедевр – в черновике.
Пусть. Подождёт, на то он и нетленный.
Что наша вера? Ждать наивно, как
Судьба однажды пролепечет: “Сжалься”, –
Смекнувши, что ведома в белом вальсе?
Что наша воля? Выиграв медяк,
Трубить победу, беспросветный страх
Глуша, что свиток дней истлеет в прах,
Не поблазнив ни птицей дерзновенной,
Ни пошленькой пичугою в руках…
Лишь пир чумной, лишь – танцы на костях
Мечтаний и надежд непогребенных.
Я знаю: из ада событий – дорога на праздник,
Где Время застыло в поклоне, предчувствуя нас.
Дорога лукавит: то бьёт, то бессовестно дразнит,
Скрывая коврами то камень, то пропасть от глаз.
И тщетно обманывать сердце кармической мздою,
С усталой усмешкой кивая на сны и века.
Когда твоё солнце становится чёрной звездою, –
Бессмысленно в поисках света гонять облака.
Но карты Таро расцветают неведомой мастью,
Но битые стёкла слагаются вдруг в витражи.
Осанна, о скорбь! Тем неистовей всполохи счастья.
Осанна, о боль! Тем острее желание жить.
(Незаконченный венок сонетов)
1.
Я низведён до мизера основ,
Уловлен в сети путаных мистерий
Безумьем экстатических истерик,
Устами сладкозвучных болтунов.
Дитя, поэт и ветреный цыган
Стократ достойней миртовой короны.
А кто прослыл адептом посвящённым,
На самом деле – мерзостный профан.
О, как небрежно росчерком пера
Растят очередной бумажный храм
Иные “соломоны” и “хирамы”,
Забыв, что время всё ввергает в тлен!
Мир корчится в геенне перемен,
Распятый по вершинам Тетраграммы.
2.
Распятый по вершинам Тетраграммы,
Проклятый бог, благословенный бес,
Зализываешь огненные шрамы,
Оставленные оргией словес.
Бред! Не объять Незримое словами, –
Ни приторным елеем тропаря,
Ни кровью рун в подножье алтаря.
Ты шепчешь им безгласно – я не с вами!
Но всяк тебя выдумывает всуе,
Но всяк тебя по-своему рисует.
Ты сам забыл, что скрыто под сукно
Сплетенья благочестья и порока.
Твой путь земной – без цели и без срока,
Тинктурой слов исторгнутый из снов.
3.
Тинктурой слов исторгнутый из снов
Каких богов, трепещет мир на грани
Небытия? Учение пресно,
Усилья тщетны. Как заноза в ране,
Бесцелен путь. А истина проста,
Единый сонм смыкающихся истин:
Кто чужд земной и неземной корысти, –
Лишь те войдут в небесные врата.
Лишь те познают Бездну и Полёт,
Лишь те, в ком Пламя Вечности поёт,
Сжигая в пыль бессмысленности граммы.
И болью, возведенною в экстаз,
В них прорастает звонкий парафраз:
Я – мудрость фарса. Я – наивность драмы.
…
15.
Я низведён до мизера основ,
Распятый по вершинам Тетраграммы,
Тинктурой слов исторгнутый из снов.
Я – мудрость фарса. Я – наивность драмы.
Ты алчешь тайн, блаженный идиот,
Послушный раб вселенской карусели?
Но Знанья плод – секрет полишинеля:
Во всём и в каждом зреет этот плод.
Как сладко плыть рекою мудрецов,
Свивая мироздание в кольцо
Немой змеёю на незримом стяге!
Трепещет Алеф, чувствуя азарт.
Но пляшет Шин, смеясь ему в глаза,
Лучом в обломках ритуальной шпаги.